Неточные совпадения
Однако нам Мизгирь в глаза
смеется.
Ну, братцы, жаль, не на меня напал!
Не очень-то со мной разговоришься.
Не стал бы я терпеть обидных слов,
Своих
ребят чужому-чуженину
Не выдал бы на посмеянье.
— А ты почем знаешь?
Ребята, что ли, говорили? —
смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша, люди говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле, тот дурак.
— Так это вы, — сказал,
смеясь, сокольник, — те слепые, что с царем говорили! Бояре еще и теперь вам
смеются. Ну,
ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет государь ваших сказок послушать!
Некоторые из них бегали по платформе к кадке с водой, чтобы напиться, и, встречая офицеров, умеряя шаг, делали свои глупые жесты прикладывания руки ко лбу и с серьезными лицами, как будто делали что-то не только разумное, но и очень важное, проходили мимо них, провожая их глазами, и потом еще веселее пускались рысью, топая по доскам платформы,
смеясь и болтая, как это свойственно здоровым, добрым молодым
ребятам, переезжающим в веселой компании из одного места в другое.
Лука(кивая головой на окно Бубнова).
Смеется! Эхе-хе… (Пауза.) Ну,
ребята!.. живите богато! Уйду скоро от вас…
— Глупая! Разве не видишь:
смеются! Хошь бы и встретили, они нешто наших
ребят знают? Чай, на лбу не написано!..
— Эх, народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать? Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну,
ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. — Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая баб, которые
смеялись.
— Ладно, брат, там разберут; вишь, нашел какого знакомого? Федот Кузьмич! Слышь! —
смеясь, отвечал Федот Кузьмич. — Крепче держи его,
ребята! Там рассказывай, как придем; там вас разберут, что куда принадлежит.
Я постарел, стал молчалив, суров, строг, редко
смеюсь, и говорят, что я стал похож на Редьку и, как он, нагоняю на
ребят скуку своими бесполезными наставлениями.
В верхней Гостомле, куда была выдана замуж Настя, поставили на выгоне сельскую расправу. Был на трех заседаниях в расправе. На одном из этих заседаний молоденькую бабочку секли за непочтение к мужу и за прочие грешки. Бабочка просила, чтоб ее мужиками не секли: «Стыдно, — говорит, — мне перед мужиками; велите бабам меня наказать». Старшина, и добросовестные, и народ присутствовавший долго над этим
смеялись. «Иди-ка, иди. Засыпьте ей два десятка, да ловких!» — заказывал старшина
ребятам.
— А вы не
смейтесь,
ребята, — он не поп, не за деньги в бога верует!
— Ко мне раз поп пришел, когда я
ребят учу: «Ну, говорит, отвечай, что хранилось в ковчеге завета!» Мальчик говорит: «расцветший жезл Аваронов, чашка с манной кашей и скрыжи». — «А что на скрыжах?» — «Заповеди», — и все отвечал. А поп вдруг говорил, говорил о чем-то и спрашивает: «А почему сие важно в-пятых?» Мальчонка не знает, и я не знаю: почему сие важно в-пятых. Он говорит: «Детки! вот каков ваш наставник — сам не знает: почему сие важно в-пятых?» Все и стали
смеяться.
Ребята тут
смеются ему: «Возьми, говорят, кол; ишь плетью-то не пробирает, бока больно толсты!» Такой дурак: угнал — словно не найдут.
Вскочили все, котлы опрокинули — в тайгу!.. Не приказал я
ребятам врозь разбегаться. Посмотрим, мол, что еще будет: может, гурьбой-то лучше спасемся, если их мало. Притаились за деревьями, ждем. Пристает лодка к берегу, выходят на берег пятеро. Один
засмеялся и говорит...
Ну, сели, поехали. До свету еще часа два оставалось. Выехали на дорогу, с версту этак проехали; гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет на дорогу. Встал обок дороги, смотрит на меня, сам лохмами своими трясет,
смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя, гляжу, ни жива ни мертва…
Ребята спят, сама не спит, мается. На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
— Доставим, батюшка, не сомневайтесь, ваше благородие. Но, но!.. Ишь, баловница! Эка лошадь, прости господи! Но! — Он хлестнул ее кнутом, на что она ответила легким движением хвоста. — Я и рад угодить, да лошадку-то хозяин дал… просто такая уж… Обижаются господа, что тут будешь делать! А хозяин говорит: ты, говорит, дедушка, стар, так вот тебе и скотинка старая. Ровесники, говорит, будете. А
ребята наши
смеются. Рады глотки драть; им что? Известно, разве понимают?
Ну,
ребята, известно,
смеются.
Такую перемену в обоих я объяснял себе тем, что они обиделись на дядю. Рассеянный дядя путал их имена, до самого отъезда не научился различать, кто из них учитель, а кто муж Татьяны Ивановны, самое Татьяну Ивановну величал то Настасьей, то Пелагеей, то Евдокией. Умиляясь и восторгаясь нами, он
смеялся и держал себя словно с малыми
ребятами… Всё это, конечно, могло оскорблять молодых людей. Но дело было не в обиде, а, как теперь я понимаю, в более тонких чувствах.
Она кричала на всю улицу и бранила мужа; потом начинала бранить отца и называла его пьяницей, а соседские бабы и
ребята заглядывали в окна и двери и
смеялись.
Прошлым летом у Глафириных нову «стаю» рубили, так ронжински
ребята да елфимовские
смеются с галками-то [В заволжских лесах местных плотников нет, они приходят из окрестностей Галича, отчего и зовутся «галками».]: «Строй, говорят, строй хорошенько — келейниц-то скоро разгонят, хоромы те нам достанутся…» Вот что у них на уме!..
Вдруг один человек присмотрелся к царевичу, приметил, что он говорит не чисто по-ихнему и одет не так, как все в городе, и крикнул: «
Ребята! этот человек подослан к нам от наших злодеев разузнавать про наш город. Может, он сам отравил царя. Видите, он и говорит не по-нашему, и
смеется, когда мы все плачем. Хватайте его, ведите в тюрьму!»
— Назад! назад! вернитесь! акула! — закричал артиллерист. Но
ребята не слыхали его, плыли дальше,
смеялись и кричали еще веселее и громче прежнего.
Подъезжали скрипящие возы. Федор Федорович сидел в тенечке на складном стуле и записывал имена подъезжавших мужиков. Около стоял десятский Капитон — высокий, с выступающими под рубахой лопатками. Плутовато
смеясь глазами, он говорил Федору Федоровичу тоном, каким говорят с малыми
ребятами...
Ребята,
смеясь выходили из школы. Ведерников хлопнул Лельку по плечу.
— Да разве у вас есть школа? —
засмеялся тот. — Я этого не знал, думал, что вы играете, как Бог на душу положит и без школы обходитесь. Чему, мол, актеру учиться? Родился талантом, да и баста! Ведь нынче всякий может быть актером и без ученья. Я думаю, что на сцену скоро и малые
ребята из пеленок полезут.
А мне в заключительном слове вот что хотелось сказать: «Послушайте,
ребята, я ведь это несерьезно, ведь я
смеюсь над вами, тезисы пьяная писала; это было очень легко, потому что тут ничего не было моего собственного, я говорила то, что пишут другие.
Ребята из вражеского взвода
засмеялись.
Ребята дружно
смеялись, и дружно все встали за Лельку, — и приезжие, и местные. Рассказывали о ее энергии и непримиримости, об умении организовать молодежь и зажечь ее энтузиазмом. Обида Лельки потонула в радости слышать такой хороший и единодушный товарищеский отзыв.
Только Юрка не совсем подходил к общей компании. Что с ним такое сталось? Работал вместе со всеми с полною добросовестностью, но никто уже больше не видел сверкающей его улыбки. По вечерам, после работы, когда
ребята пили чай,
смеялись и бузили, Юрка долго сидел задумавшись, ничего не слыша. Иногда пробовал возражать Ведерникову. Раз Ведерников послал
ребят в соседнюю деревню раскулачить крестьянина, сына кулака. Юрка поехал, увидел его хозяйство и не стал раскулачивать. Сказал Ведерникову...
За то, что он теперь день и ночь работал веслом, ему платили только десять копеек в сутки; правда, проезжие давали на чай и на водку, но
ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только
смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё тело болит и дрожит, пойти в избушку и лечь спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть костер развесть…